Мы залезли на чердак и пробрались туда, где я сложил коробки. Они лежали в самом углу и пахли плесенью. Снизу я мог слышать слабые поющие голоса. Дуайт шел впереди, прощупывая темноту фонариком. Когда он нашел коробки, то остановился и задержал на них луч. Плесень покрывала картонные стенки и росла сверху как тесто, поднимающееся из формы для хлеба. Ее поверхность, темная и с виду твердая, образовывала выемки и складки как цветная капуста, блестя на свету. Дуайт поиграл лучом по коробкам, затем перевел его на таз, где был оставлен для консервирования бобер, также забытый здесь два года назад. Осталась только плоть. Она тоже была покрыта плесенью, но другого рода, чем та, что захватила коробки с каштанами. Эта плесень была белая и прозрачная, как сеть из нитей паутины, которая расцвела высотой в два фута над тазом. Словно сахарная вата, только более свободно скручена. И пока Дуайт играл светом над ней, я увидел нечто странное. У плесени не было никаких отличительных черт, разумеется, но ее очертания каким-то образом повторяли форму бобра, которого она поглотила: неясный облакоподобный бобер, согнутый в воздухе.

Если Дуайт и заметил это, то ничего не сказал. Я пошел за ним обратно в гостиную. Мать ушла спать, но все остальные еще смотрели телик. Дуайт взял саксофон снова и тихо сыграл вместе с Оркестром Шампань. Елка мигала огоньками. Наши лица темнели и затем озарялись, темнели и озарялись.

* * *

К тому времени как я приступил к своему первому году в старшей школе Конкрита, у меня было припасено около восьмидесяти долларов в коробке из-под боеприпасов. Некоторые из них я получил от клиентов на своем участке в качестве чаевых за хорошее обслуживание; остальные наворовал у других клиентов. Восемьдесят долларов казались огромными деньгами, это было больше чем достаточно для моей цели: сбежать на Аляску.

Я планировал путешествовать в одиночку под вымышленным именем. Впоследствии, когда я уже твердо стоял бы на ногах, я бы послал за матерью. Было нетрудно представить наше воссоединение в моей хижине: ее благодарные слезы и плач восхищения при виде моих стен, увешанных шкурами, полками с оружием; и ручных волков, дремлющих у костра.

Наша команда скаутов каждый ноябрь ездила в Сиэтл на Собрание племен. Утром мы соревновались с другими группами. Днем все скауты сходились в Гленвэйле, парке развлечений, зарезервированном только для нас. Дуайт постоянно напивался с некоторыми другими вожатыми, затем забирал меня из Гленвэйла, и мы ехали домой. В нынешнем году он ждал бы очень долго. Очень долго, а потом еще долго ехал бы обратно и долго объяснялся с моей матерью, почему вернулся без меня.

О своем решении я рассказал только Артуру, который умел хранить мои секреты, даже когда я предавал его. Ему нравился мой план. Он так высоко оценил его, что попросил меня взять его с собой. Сначала я сказал «нет». Я собирался поехать один. К тому же у Артура не было денег. Но за несколько дней до Сбора племен я сказал ему, что передумал, что он все же может поехать со мной. Я сообщил ему эту новость как-то нехотя, как будто делал одолжение, но в действительности я просто боялся быть один.

Отец Артура, Кэл, работал на турбинах электростанции. Он думал, что я великий остряк, потому что каждый раз рассказывал ему какую-нибудь новую шутку. Я заимствовал их в специальной рубрике с первой страницы одной из газет, которые разносил. Когда бы я ни навещал Артура, Кэл говорил:

– Ну, Джеки, как жизнь?

– Женщина купила триста фунтов тонкой металлической стружки. Говорит, что собирается связать печку.

– Связать печку! Ты говоришь: связать печку! О, это роскошно, это красиво…

И Кэл покатывался со смеху и трясся всем телом, пока Артур и миссис Гейл смотрели на него с сочувствием.

Он был простой, светлый человек, которого любили в деревне. Даже дети звали его Кэл. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл его «мистер Гейл». Однажды в пляжном домике, который принадлежал друзьям их семьи, я убеждал Кэла позволить мне взять Артура покататься на парусной шлюпке, утверждая, что в прошлом во Флориде я достаточно долго жил с румпелем в руке. После того как нас отнесло в море, впрочем, не очень далеко, мы сели на мель в миле от дома. Артур побежал на пляж и позвал Кэла, но Кэл тоже не знал, как управлять этой лодкой, так что вынужден был тащить эту лодку домой на себе. Это было нелегко – ветер был крепкий и волны высокие, но он не переставал смеяться весь путь назад.

Артур и миссис Гейл были не так просты. Они были сложные сами по себе, и особенно непросто было, когда они сходились вместе, разыгрывая друг друга в длинных загадочных риффах[10], как пара певцов скэт[11], затем падали в изнеможении и многозначительном молчании. У них был способ, как превратить молчание в обвинение. Кэл даже не пытался понять их. Под их испытующими взглядами он улыбался и моргал глазами. Казалось, что в эти моменты против него собирается невидимая армия.

Миссис Гейл была снобом. Она и Кэл были одними из первых, кто приехал жить в эту деревню, и она не имела ничего общего с теми, кто приехал после. Миссис Гейл вела себя так, будто ее соблазнили худшей версией жизни. Статьи об этом соблазнении остались неопубликованными, но было понятно, что виноват был Кэл. А в какой-то степени и Артур. Миссис Гейл была разочарована. Каждые две недели она пыталась погасить это чувство походами по магазинам в Маунт Верноне с Лиз Дэмпси, ее подругой из еще одной Семьи Основателей. Они одевались с ног до головы, хорошо обедали с выпивкой и покупали вещи. По большей части это были безделушки, которые миссис Гейл называла мелочовкой, но иногда они совершали куда более серьезные покупки. Однажды вечером я был дома у Артура, когда миссис Гейл вернулась с дорогущей лампой. На ее подставке красовалась рикша[12], которую тащил улыбающийся кули. Его ноги бешено колотились, когда ты нажимал ему на шляпу.

Эти две женщины иногда брали Артура и меня с собой на свои попойки. Мне нравилось слушать, как миссис Гейл говорила о других людях деревни, пронзая их словом или фразой столь необычной, что я всегда потом вспоминал об этом, когда видел их. Она знала, что я восхищаюсь ее языком. Она любила меня за это и за то, что мой брат Джеффри был студентом в Принстоне. Она произносила «Лига плюща[13]» часто и нежно. Я сам был большим снобом, так что мы отлично ладили с ней.

Разочарование Артура было более агрессивным. Он отказывался принимать как окончательное вердикт, что Кэл и миссис Гейл являются его настоящими родителями. Он говорил мне, и я даже в это поверил, что его усыновили и что его настоящая семья была – потомки шотландских вассалов, которые пошли за Красавчиком принцем Чарли[14] в изгнание во Францию. Я читал те же романы, что и Артур, но умудрялся не замечать несоответствия между их фабулами и его собственной. А Артур, в свою очередь, не подвергал сомнению истории, которые рассказывал ему я.